Смотрю на прибрежные дома, неустроенную в то время набережную, старую "Волжскую" беседку и ещё не взорванный Кремль. Вдоль берега одна за одной пристани различных судовладельцев и пароходств. У каждой судоходной компании свой герб и флаг. Размер и количество флагов никого не смущали. Говорят, что в некоторых случаях флаги по величине напоминали паруса. Через Волгу у Костромы в то время нет мостов. Мост построят только через 63 года. А до той поры будет перевоз и паромы, а зимой ледовая переправа, которую мои ровесники помнят. На рисунке лодочка не с прогулки. Лодочка с правого берега. Мало кому пришло бы в голову в дождливую погоду кататься с зонтиком по судоходной реке. Затопчут. А вот чтобы попасть в город, нужно нанять лодочника. Минут за двадцать доставит. Пристани и дебаркадеры у берега стояли только летом. На зиму их оттаскивали в тихую заводь в устье реки Костромы на зимний отстой. Там же во все советские годы зимовали «Ракеты», пригородные кораблики «ОМики», баржи, буксиры-толкачи и многочисленные лодки. Где нет весной опасного движения льда, там место спокойное. Кораблики подкрашивали перед навигацией, обновляли такелаж, отправляли в первые рейсы. Изредка над Волгой прокатывались громкие протяжные гудки пароходов. Каждая пароходная компания старались поставить паровой гудок со своим оригинальным тембром. В моём детстве пароходы и буксиры гудели коротко и деловито, без куража. А мелкие и скоростные суда вообще перед швартовкой включали не гудок, а что-то напоминающее вой сирены. С этим звуком они причаливали и крепили концы. В целом, конечно, тоже производило впечатление, но не гудок, нет. На волнах от проходящих кораблей все баржи, лодки и пристани раскачивались. По нашим мальчишеским наблюдениям, самые большие волны создавал крохотный деловитый катер с тремя прикрученными к носу автомобильными покрышками. Он ходил вдоль берега не часто. Мы называли его «утюгом». Волны от «утюга» накатывали на берег почти с морской силой. Пристани важно качались и скрипели швартовыми тросами. Под защитой пристаней у берега стояли разные служебные лодки и катера. На волнах они гулко бились бортами и хлюпали днищами. Выделялся из всех длинный белый красавец-катер на подводных крыльях с надписью «МИЛИЦИЯ». Ни разу не видел его в движении, но всегда рассматривал с причала. Его штурвал и два ряда кресел постоянно были закрыты чёрным тентом с пятнами помета бесстыжих чаек. Чайки вились у пристаней и у кормы каждого проходящего корабля. С пирсов и дебаркадеров у берега хорошо ловились ерши. Зелёные, колючие, вкусные и незаменимые в ухе. Клевала плотва – в разных областях России её называют сорогой, таранью, воблой, плотицей и бублицей. Ерши клевали у дна, а плотва любила «в полводы». На хлеб с берега можно было добыть крупных верхоплавок. Эти хватали наживку сразу, с волны. Вечно голодные чайки любили стащить всё, что плохо лежало на берегу или плавало в воде. Их ненавидели команды кораблей, ведь отмывать палубу от помета – сущее наказание.
С этого берега, как видим на рисунке, в старые времена на волжский лёд выходили рыбаки с сетями, корзинами и острогами. Добытую рыбу везли на базар или продавали тут же, на берегу. В ходу была щука, лещ, окунь, плотва и чехонь. Особое место в добыче занимали сомы и стерлядки. Густера, краснопёрка, пескари и прочая мелочь ловилась не на продажу, а для навара в ухе, в засолку или на корм скотине. Воду в бочки набирали тут же. Бельё стирали в прорубях и с мосточков ниже по течению. Лёд в погреба запасали во время морозов. Пилили его особым способом, привязывая к нижней части двуручной пилы груз на верёвке. Большие отпиленные льдины кололи на более мелкие куски, называемые «кабанами». Под эти глыбы с большим риском заправляли специальные сани, а затем с помощью лошадей выволакивали «кабанов» на лёд, тащили на берег, отправляли заказчикам. К этому же берегу летом вместе с арбузами, дынями и яблоками, причаливала астраханская холера. Грузчики «цепляли» заразу от команды корабля, разносили по кабакам, начиналась эпидемия. Городские власти призывали не есть грязные фрукты, мыть руки и соблюдать гигиену. Но во многом эти усилия были тщетны. Население болело, город пах карболкой, а все опасные места заливались белым известковым раствором. В очень давние времена в Костроме была и чума, и оспа. Хоронили умерших в месте с говорящим названием Гноище (на перекрёстке нынешних улиц Островского и Терешковой). От чумы в 1654 году погиб известный костромской иконописец знаменщик Василий Ильин Запокровский. Умерли и все работники его артели, занимавшиеся росписью стен недавно построенного Троицкого собора в Ипатьевском монастыре. В XVIII веке для заразных больных в Костроме был сооружён некий изолятор в верховьях Чёрной речки, за городом, на болоте. От чумы и оспы в Костромской губернии во время эпидемий погибало от трети до половины заразившихся. В 1975 году, когда мы с мамой путешествовали по Волге, наш круизный корабль не пустили из Волгограда в Астрахань. Там накануне была выявлена холера и объявлен карантин. Но что бы радовалась Кострома без Астраханских арбузов? В 1970-х годах арбузы попадали в наш город именно по Волге. Все одинаково зелёные, большие, сладкие. Но однажды сосед дядя Ваня, водитель самосвала ЗИЛ, вернувшись из долгой дальней командировки, привёз в кузове и раздавал всем диковинные Казахские арбузы. Они были с почти белыми корками, но очень красные внутри. Эти белые арбузы нам, мальчишкам, показались тогда большей экзотикой, чем бананы или ананасы, которые хоть и совсем редко, но кто-то всё-таки мог привезти из Москвы. Казахстан же казался таким недосягаемым, как Камчатка или Китай. Кстати, поток привычных теперь экзотических фруктов и овощей в Кострому пришёл стараниями одной небольшой компании в начале 90-х годов. Автофургоны прямо и з Голландии привезли в город киви, минеолу, мандарины, ананасы-беби, личи, манго, сладкие лимоны, авокадо, папайю, гуаву, инжир, бразильские арбузы (зимой!), бананы, апельсины, нектарины, грейпфруты, персики, маракуйю, клубнику, кумкваты, кокосы, перцы, помидоры и прочее, прочее… В 1994 году это был настоящий фруктовый прорыв.