Прогрев корабельных котлов на Унже. Макарьев. 1955 г.

Где пимокаты делали кемы, а куфты топили шуртик в камишке.

Как-то не верится, что у этого маленького городка, в такой дали от областного центра
и от других городов, ещё не очень давно была бурная богатая жизнь.
Есть история, запечатлённая в фотографиях, рукописях, книгах и в архитектуре.
Макарьев стоит на реке У́нжа. Эта река не из списка великих российских рек.
У неё не имеется даже приличного истока. Сливаются где-то в Вологодской области речки Кема и Лундонга, а дальше уже течет река под названием Унжа.
Оттуда до впадения в Волгу 426 км. Унжа река решительная. Только в верховьях немного сомневается, куда вильнуть, а потом уверенно несёт свои воды на юг, к Волге. По этой причине у реки есть особенность – большинство селений вдоль её русла – на правом берегу. Правый берег крутой и высокий. Левый наоборот, низкий и болотистый. А Унжа весной любит пошалить. Её, как норовистую кобылку, запрягали и заставляли работать. Сплав леса по Унже был основным промыслом местных жителей. И только потом рыбалка, пушнина и прочее. Где река, там движение и торговля. Корабли и катера ходили по высокой воде аж до Кологрива, а до Макарьева и по низкой воде – значит, всегда.
Но пару десятков лет сплав леса на реке прекращён.
Мой отец в 90-х годах с компанией друзей на самодельном плоту спускались от Макарьева вниз по течению. Он с восторгом рассказывал, как красива в тех местах природа («шикарная!»), как много в реке рыбы («кишит!»), какое небо по ночам («бездонное!») и, конечно, как много было спето песен и выпито крепкого…
А кто бы смог отказаться?
Макарьеву, как населённому месту, больше 580 лет. Городом он был признан после переписи населения Руси в 1778 году, вместе с Кологривом и другими, до этого незначительными, посёлками.
Как часто бывало в истории, сначала на высоком берегу Унжи основали святую обитель. Идея и воплощение – Макарий Унженский (он же Желтоводский).
Обитель разрослась до монастыря, который окреп и разбогател, оброс слободой,
а уже слободка медленно и верно превратилась в посёлок и, потом, в городок – центр Унженской провинции Костромского наместничества. Да. Была такая Унженская провинция. И кораблики тут ходили, вроде белян, но поменьше, называвшиеся «унжака́ми». И свободный сплав леса прекратился только в 1995 году. В результате сплава на дне Унжи образовался слой топляка толщиной в несколько метров (ценной морёной древесины). Река обмелела и стала несудоходной. На картине 1955 год. Возле Макарьева прогревают котлы после зимнего отстоя речные буксиры, а на высоком берегу виден древний монастырь.
У этого монастыря, как полагается, были свои тайны. Много пишут про глубокие подземные лазы от укреплённых стен к роднику, в слободу и даже под самой Унжей
на другой берег к озеру (расстояние по прямой почти 1 километр). Якобы, большая чаша с водой между Унжей и монастырём возникла из-за провала и затопления
таких ходов.
Вода под стенами долгое время сообщалась с рекой. Её уровень менялся синхронно.
По подземельям, конечно, в разные годы лазали дети. Тем более, что начало одного
из тоннелей располагалось под лестницей в старом здании начальной школы.
Кое-что особенное про Макарьев можно узнать, если вспомнить
о простых валенках и секретах с ними связанных.
Известно, что в Макарьеве, долгое время процветал промысел
по валянию (катанию) из шерсти тёплой обуви. Этой работой были заняты множество ремесленников. Все они старались сохранить
в тайне свои навыки и приёмы, поэтому у отходников-пимокатов сложился свой особый профессиональный язык («жгонский»), отличный не только от общепринятого русского, но даже
и от «офенского» языка галивонских алеманов в Галиче, или от языка кацкарей, кстати, живущих поныне севернее Углича.
Почему пимокаты? Потому что мастера катали шерсть и делали пимы – низкие войлочные ботиночки, к которым позже пришивалось голенище. Оно могло быть валяным или кожаным.
Цельную обувь без швов научились валять только в XVIII веке, где-то в Нижегородской губернии.
А позже и вовсе придумали, как механизировать нудный
трудоёмкий процесс.
Так вот, пимы – заготовки для валенок – валяли в Макарьеве.
Ремесло очень непростое. Валять пимы посложнее голенищ.
Особые тонкости технологии держали в тайне от посторонних, в частности, с помощью тайного же языка. Отходники (то есть сезонные работники на промысле) и их потомки сохраняли свой особенный язык вплоть до 1960-х годов.
Вот только несколько жгонских слов:
1. Мужчина – мас.
2. Женщина – куфта.
3. Мальчик – арбизёнок.
4. Старик – коржак.
5. Старуха – коржа.
6. Корова – жукла.
7. Лошадь – емлёха.
8. Овечка – басаргулька.
9. Шерсть – миж.
10. Валенки – упаки, кемы или пимы.
11. Жгон – пимокат.
12. Деньги – сара.
13. Брать – косать.
14. Уходить – ухливать.
15. Маленький – ласенький.
16. Класть – декать.
17. Печка – камишка.
18. Нож – кус.
19. Топор – туар.
20. Молоко – шуртик.
21. Мясо – кремза.
22. Рука – биря.


Для сравнения:
На «офенском» языке слово «нога» звучит как «оходарь»
На «жгонском» – «ходара»
.
Исследователи полагают, что «жгонский» язык сложился на основе «офенского», или, более известного теперь языка «феня».
Офени – Владимиро-Суздальские кочевые торговцы и менялы.