НИЖНЯЯ ПОЛКА

История одной поездки
============================================================================



Небольшая, но долгая очередь в кассу за билетом в душном зале под взглядами 
скучающих транзитников. Поиски мелочи по карманам и короткие объяснения с 
кассиром. Формальное "Пажалста" на формальное "Спсиб".  Все это позади.
Теперь вечер.
Уныло перетаскиваю сумку по лестницам подземных переходов, обруливая ямы, 
лужи, битые бутылки и липкие плевки на асфальте. Электронное табло 
подсказывает дорогу к поезду на 5-й путь, но указатель почему-то спрятан 
за проволочным забором и я вышагиваю лишних 50 метров вдоль состава, 
который едет на другой север.
Ошибка выясняется только у вагона. Его попросту нет в этом поезде. 
Скрипя зубами, поворачиваю оглобли и ускоряю шаг вдогонку за временем. 
До отправления всего 10 минут.
У моего вагона такая же полусонная проводница и такие же безразличные люди. 
Кто-то курит. Кто-то топчется у дверей тамбура, коротая оставшиеся минуты.
Курить не хочется. В вагон мне тоже не идется пока.
Сую под нос истукану в форме свой билет и остаюсь снаружи. Из-под вагона 
тащит гнильем, сыростью и техническим маслом. От пассажиров ветер приносит 
запах мятной жвачки и пота.
Темнеет.
Фонари вокзальных мачт режут глаза.
Неба не видно.
Земли не видно.
Справа поезд на Воркуту, слева поезд на Кострому, сзади жужжащая толпа и 
вокзальные стены с мерцающей надписью "Москва".
Вперед смотреть вообще не хочется.
Вагоны, вагоны, вагоны…
Мысленно посылаю все четыре стороны и протискиваюсь в узкий тамбур. Проход 
плацкартного вагона забит торчащими ногами в туфлях и ботинках. Прокатываю 
несколько туфель колесами тяжелой сумки и закидываю ее под потолок над 
своим местом.
Мое место нижнее. Я не люблю верхние полки и, поэтому, заранее покупаю 
билет на нижнюю. Плюхаюсь на сиденье. Ноги гудят.
Вагон шуршит пакетами и сумками. Гремят засовы поднимаемых сидений, 
взвизгивают молнии и щелкают замки. Занавеска на моем окне со звоном 
плюхается на стол вместе с перекладиной, как только я к ней прикоснулся. 
Вставляю на место, но тут же она падает под неловким движением приторной 
студенточки, которой приспичило помахать кому-то рукой в окно. 
Молча выжидаю ее трогательное прощание и закидываю занавеску наверх. 
Спиной чувствую желание женщины напротив сейчас же начать переговоры 
об обмене мест.
Отсекая ее энергетические щупальца, отворачиваюсь к черному окну 
и откровенно дремлю, медленно погружаясь в дежурный сон. 
Лицо несколько раз холодком обдувает аморфная фигура проводницы, 
пробегающей по вагону с известием об отправлении и предложением выйти 
всем провожающим. Кое-кто откликается на ее предложение, и вагон 
наполняется словами прощаний, топотом ног и запахом слюней на зацелованных 
щеках. Итожит процедуру легкий толчок и ощущение зуда под ногами. 
Поезд тронулся. Хлопок закрываемой проводницей двери окончательно отделил 
нас от внешних звуков и нарастающий гул колес по рельсам заполонил собой 
пространство. Все начинает покачиваться и подрагивать. Народ постепенно 
отрывается от созерцания отстающих от поезда огней и переключает свое 
внимание на попутчиков. Нащупываю в кармане билет и проверяю наличие двух 
червонцев на постель. Ко мне подбирается с контролем тетка в синем пиджаке 
и синей юбке с несмываемой химией на голове и в очках кончике носа. 
Молча выкладываю билет. Он переселяется в ее черную сумку с пронумерованными 
карманами. Мой карман сорок седьмой. Сорок шестой карман пуст. 
Никто не захотел купить верхнее боковое?
На это я и рассчитывал. Спокойно вытягиваю ноги, жду церемонии оплаты 
постельного белья. Шорох билетного контроля замирает где-то в у туалетных 
дверей. По проходу, как по канату, балансируя от качки, проходят какие-то 
пятнистые солдаты. Чьи-то дети, хлюпая носами, шаркают, развлекая себя 
ковырянием в носу и заглядыванием в лица пассажирам. Их окликают издалека, 
догоняют, возвращают на место, но они появляются вновь и их спущенные 
колготки и слезливые глазки уже не вызывают ни умиления, ни неприязни.
Внезапно замечаю пристальный взгляд из под хмурых бровей. Знакомый тип 
пассажира. Спокойно констатирую наличие типичного представителя на крайнем 
сиденье через два купе от моего места. Он будет сидеть, простреливая 
взглядом весь вагон и втыкаться глазами во все интересное и не интересное 
до тех пор, пока не уснет. От его насупленного внимания меня заслоняет 
стопка спрессованного белья. Покупаю свою пачку. На стол брякается сдача. 
Женщина напротив долго копается в кошельке, отсчитывая рубли копейками. 
Все терпеливо дожидаются окончания процедуры. Кучка мелочи ссыпается в 
карман проводницы и на колени женщине ложится комплект белья с дырявым 
полотенцем. Недоуменный взгляд пассажирки парируется железными аргументами 
представительницы МПС, и перепалка затухает в начальной стадии. 
Дырка спрятана в середине пачки для других "везунчиков". 
Проводница уплывает. Сосед, маленький мужчинка, лезет, как Тарзан, 
за матрасом и плюхается вниз. Для всех у кого он в поле зрения - 
это небольшой аттракцион. За мужчинкой начинают исподтишка наблюдать. 
Он самостоятелен и целеустремлен. Затаскивает матрас на верхнюю полку, 
стелит простынь, душит в наволочке подушку, долго расправляет вторую 
простынку и успокаивается, скрестив руки. С ужасом смотрю на его пыльные 
ботинки. Предвкушаю чудный аромат немытых ног этого суетного человечка.
Звякнуло стекло. Чай. Вытаскиваю из стакана за нитку 
"Принцессу Гиту". Цвет ужасный. Ассоциации неприличные. Размешиваю сахар, 
стараясь не стучать ложкой. Понимаю, что похож на идиота. Маленький потный 
мужчинка церемонно гремит подстаканником. Чай горячий, поэтому он несколько 
раз обжигает губы и язык, морщится и, наконец, поставив стакан на стол, 
уходит в тамбур курить. 
Его неуверенная походка строго контролируется "наблюдателем".
В соседнем купе небольшой переполох. Бабушке приспичило покушать, но еда 
осталась в большом бауле, который замурован под сиденьем. Все встают, 
кривясь и вздыхая. Бабка кряхтя выволакивает из под сиденья свой тюк 
и долго, путаясь в узелках, развязывает его. Кулек с провизией, конечно же, 
оказывается на самом дне, и на обозрение попутчикам появляются жуткие 
тряпки, пакеты и пакетики, веревочки и мешочки непонятного цвета 
и назначения. Процесс повторяется в обратном порядке. 
Тюк уложен и погружается в свое ложе. Его придавливают лавкой, а бабка 
торжественно садится на нее как щеколда. На ее лице выражение исполненного 
долга и удовлетворения. Она начинает кушать.
Несколько минут бабулька копается на столе, постилая мятую бумажку, 
затем выкладывает не спеша сплющенные яички, лопнувшие помидоры и кусок 
хлеба. Ковыряет темными ногтями скорлупу, которая, искрошившись, набилась 
уже в само яйцо. Откусывает от него. Долго шамкает губами, оглядываясь 
вокруг, поправляет поминутно платок и волосы, отряхивает подол старенького 
платья и, наконец, замирает. Соседи прячут глаза, дергают ноздрями. 
Бабушкин ужин наводит на всех тоску и рождает непонятное чувство вины. 
Народ сентиментален. Ловлю себя на желании подать бабульке рублик. 
Краем глаза вижу, что не одинок в этом. Побеждая искушение, убираю мелочь 
в карман.
Из тамбура плетется куряка. Душная волна перегара обгоняет мужика 
на десяток шагов. Представляю себя на его месте. Кроме грязной туалетной 
урны никаких образов. Запиваю эту мысль чаем. Мужчинка присаживается 
на краешек сиденья и церемонно начинает хлебать чай ложечкой. 
Дзинь (ложечка), хлюп (чаек). Дзинь (ложечка), хлюп (чаек). 
Дзинь, хлюп, дзинь, хлюп… 
Закончит ли до утра?
Экспрессом проносится железнодорожная тетка с пачкой газет. 
Никто не успевает на нее среагировать, и она без гудка скрывается в тамбуре. 
На память приходит вокзальный плакат: "Не стой на путях!". 
Благодарю мысленно тетку за то, 
что сдула своим мощным движением табачный шмон.
Рано радуюсь. Из той же двери появляются фигуры в форменных бейсболках 
и серых кителях. Ни на кого не глядя, топают мимо. Они при исполнении. 
Их не качает и я отдаю должное профессионализму сотрудников. 
Шмон возвращается.
Дзинь, хлюп, дзинь, хлюп…  Зомби с чаем.
Беру полотенце и иду умываться.
Туфли уже не торчат в проходе, сумки убраны, но теперь приходится 
уворачивать лицо от торчащих с полок дырявых запашистых носков. 
Полоса препятствий. Мимоходом замечаю общий порыв последовать моему примеру.
В очередь, господа! В очередь!
Громким щелчком дверного замка фиксирую факт уединения с мокрым унитазом 
и мутной раковиной. Зеркало вызывает желание помыть его само, а не того, 
кого оно отражает. Совсем некстати вспоминается туалетная бумага и мыло. 
Старясь не коснуться ногами окружающих предметов, дергаю за рычаг крана. 
На руки прыскает противно теплая жидкость с хлорным запахом. 
Из металлической коробки на стене нечаянно выдавливаю бледную густую соплю 
мыла. Надо же. Размазываю по ладоням и пытаюсь смыть. Несколько мгновений 
борюсь с искушением сбежать без умывания лица, но усилием воли убеждаю себя,
что моя жеманная брезгливость тут совершенно неуместна. 
Гигиенический ритуал завершаю огрызком вафельного полотенца и уступаю 
кабинку очередникам. Меня умиляет наличие зубной щетки в руках женщины, 
стоящей у двери. С комком в горле плетусь на место.
Столик пуст. 
Чайный стакан убран. Проводница все-таки работает. Навещаю ее 
с просьбой выдать мне одеяло. Выбираю себе красное, и останавливаюсь 
почитать перечень услуг. Делаю открытие, что в поезде есть холодильник. 
Пытаюсь узнать у проводницы его размеры, но в ответ выслушиваю рассказ 
о ящике с углем, который по ее словам намного лучше холодильника, 
но который полезен только зимой. Чтобы не развивать тему, представив себе 
замороженную сумку с продуктами на куче угля, невежливо смываюсь восвояси.
Приземляюсь на сиденье под "дзинь, хлюп" и под пристальным взглядом 
"наблюдателя". За перегородкой усатый хохол вытягивает из юного солдатика 
военные тайны. Солдатик юн и худ. Он явно не дембель, но и на курсанта 
не похож. Он односложно отвечает на вопросы о Родине и о тяготах службы. 
Усатому скучно. Вопросы лезут из него с неловкими паузами, но интонация 
голоса пока не дает солдатику морального повода послать дядьку подальше. 
Разговор завяз на способах наматывания портянок и солдатского распорядка дня. 
Солдатику не хочется вспоминать ни то ни другое, но дядька упорен и беседа 
неумолимо превращается в монолог с эпиграфом "Эх. Вот в наши времена…"
Дзинь, хлюп, дзинь, хлюп. Почти как стук колес. В принципе, можно привыкнуть, 
если не смотреть.
За окном чернота сменяется синим заревом. Город Александров. Мое одиночество
под угрозой. Срежет железа под вагоном. Толчки. Шипение воздуха в системе. 
Какие-то голоса снаружи. Однако, в тамбуре тихо. Значит, нет попутчика. 
Замученный солдатик выгодно использует тактический момент и истребителем, 
лавируя головой, выбегает на перрон покурить. Усатый хохол, потеряв 
аудиторию, затыкается на полуслове. Приклеиваю ему - лысому - погоняло 
"Хохлатый Ус" и завожу часы. Завтра суббота. Завтра уже наступило. 
Завтра уже стало сегодня. Еще немного терпения и я погружусь по самую челку 
в горячую ванну и смою с себя все налипшее на тело и на нервы, обниму жену, 
вдохну всей грудью ее теплый домашний запах и прижмусь щекой. Уже скоро.
Дзинь.
Невольно поворачиваю голову к "чайнику". Где "хлюп"? Чай у него кончился. 
Несколько минут наблюдаю за ним в предвкушении зрелища. Я почему-то уверен, 
что пакетик с чаем он тоже как-нибудь обсосет или выжмет себе в рот. 
Но ничего не происходит. Мужчинка выводит себя из транса и, притоптывая 
каблучками, шагает сдавать тару. Поезд трогается. Хлопает дверь тамбура, 
и мы все снова погружаемся в музыку железной дороги с ритмом "тудук-тудук".
Достаю с полки рулон матраса. Расклеиваю слипшуюся наволочку. Топлю в ней, 
как Герасим,  подушку. Натягиваю, мохнатую по краям, простынь. 
Укладываю пыльное одеяло и не нахожу предлога оттягивать отбой. 
Развлечь себя нечем. Почти все в вагоне уже расползлись по полкам. 
Из разных мест доносится усталый храп. Где-то у самых дверей гнусаво плачет,
разбуженный очередным курильщиком, хлопнувшим дверью, ребенок. 
Кто-то шурушится по проходу в поисках упавшей тапки. Солдатик, притворяясь 
спящим, лежит на боку и сквозь ресницы подсматривает за женщинами. 
Разведчик из него плохой, потому что желваки у спящих "играть" не могут. 
Тем более рука под одеялом.
Из окна дует. Не так постелил. Давлю в носу первый чих и еду в положении 
покойника - ногами вперед. Интересно, есть на это счет какие-то приметы? 
Вспоминаю, что сам отказался от добровольной страховки. Ничего теперь не 
стою. Переворачиваюсь лицом к окну. Очень дует. 
Придется все же чихнуть. От громкого чиха проснулся окончательно. 
Надо брать с собой снотворное.
Галопом проскакала проводница из другого вагона. 
Наша – затихла в своем купе. Чтобы не лежать просто так, начинаю размышлять 
о похожести всех проводниц. Спорить не с кем, и я ловко убеждаю себя 
в правоте предположений. Главным аргументом моей теории стал тезис 
"О наложении отпечатка профессии на людей". Раздумья по поводу практического 
эксперимента на месте заканчиваются внутренним конфликтом и мозговой ленью.
Проводница громыхает ведром. Ей приспичило наводить порядок. 
Будь я министром паровозов - в вагонах были бы пластмассовые ведра.
И стаканы.
И двери тоже. 
Что же она так гремит-то среди ночи?
Ноги затекают. Есть способ разогнуть их, но в том месте выставляется голова 
соседа. Расчеты показывают, что мой большой палец как раз упрется ему 
в горло. Проверяю безопасность собственной головы. Нормально. 
За перегородкой лежит бесполое ухо.
Леплю из подушки комок, и напяливаю одеяло на голову. 
Темнота убаюкивает меня. Я погружаюсь в сон, балансируя всем телом и мечтая 
не свалиться под ноги галопирующим проводницам.
Мой сон неглубок и легкомыслен. Если бы я заказывал сны по меню, то этот 
я нашел бы в разделе "Салаты". Я поругался с коллегами по работе, 
затем погулял по незнакомой равнине и, наконец, поработал шахтером, 
где меня придавило тяжелым.
Вовремя проснулся.
Первая мысль пришла не в голову.  В ноги. Ноги подумали, что их нет. 
Исправляю недоразумение. Голова подключается к жизни. 
Ей плевать на ноги, зато совсем не безразличны заботы живота. 
На полусогнутых копытах ковыляю в санузел. Портрет в зеркале не похож 
ни на кого из моих знакомых. В голове шершаво проворачивается конспект 
анекдота с финалом: "Точно! Леха".  Кроплю противной водичкой волосы. 
В зеркале проступает конкретика. Детали меня не интересуют, 
и я освобождаю платсдарм сучащему у двери ногами подростку в зеленой 
футболке. Звук его бурной струи в раковине натурален и звонок. 
Зло хлопая дверью, выхожу в холодный тамбур. В кармане есть ментоловая 
сигарета, и я принимаю в первом слушании исключение к псевдоправилам 
"о курении только трубки". Глупо курить сигареты в тамбуре, пропахшем 
и пропитанным дымом, качаясь на стрелках и горбясь, заглядывая в пустое 
черное окно. Оправдываю себя доводом, что курить в таких условиях трубку 
еще глупее. Сплевываю в щель между вагонами и тушу вонючий бычок.
Проклятый собственной неугомонностью сворачиваю постель. 
Несу белье. 
Неосторожным стуком бужу служебную тетку и невнятным басом заказываю чай. 
Повторяю заказ в разных тональностях. Гармония и понимание наступает 
с четвертой попытки в третей октаве. Или у меня во рту каша, или у нее 
в ушах вата. Закрепляя договоренность, высыпаю на кучу одеял несколько монет.
Демонстративно смотрю на часы. Она тоже. На ее месте я бы знал что сказать, 
но я играю белыми и выигрываю. Через пять минут приношу к своему столику 
вставленный в широкий подстаканник стакан с чаем. Та же ложка, тот же 
пакетик, тот же вкус. Сочинил и прочитал себе клятву о покупке термоса. 
Оставлю теперь проводниц без "чаевых".
Некоторое время под звон стакана занимаюсь пространственно-временным 
ориентированием.
Расчеты показывают, что наш поезд гремит уже где-то между Ярославлем и 
Костромой. Визуальной привязки нет, но логика заставляет делать выводы 
из наличия пустых мест в двух первых купе. Кто-то вышел, а выйти могли 
только в Ярославле. В Ростов ездят на электричках.
Посасывая свою мысль как леденец, планирую субботний день в мелких 
подробностях и с пользой. Никогда не мог заставить себя выполнять эти планы.
Запиваю обиду чаем.
Вагон скрипит, шипит и останавливается. Ловлю чай на краю стола, 
спасая стакан от смерти, проводницу от скандала, а себя от лишних расходов. 
Выглядываю в окно. Между каплями воды наблюдаю за качающимся фонарем над 
унылой и неаппетитной надписью "БУРМАКИНО". Дождь. Его мне только не хватало.
Бурмакино и дождь. Слава богу - мне дальше. 
С облегчением слышу гудок электровоза. Я горд, что еду в Кострому. 
Прав Эйнштейн. Все познается в сравнении.
Народ в вагоне пробуждается. То ли толчок стряхнул в них что-то хрупкое, 
то ли сговорились все, но в туалетном тамбуре очередь, и я снова, 
как накануне, прячу ноги под стол. 
Хватит того, что меня постоянно толкают в плечо и в локоть.
Дородная женщина продавливает коридор, гоня перед собой тугую волну сонных 
вздохов и зевков. Вжимаюсь в угол. Проехала.
За окном брезжит рассвет. 
Лес. Лес. Лес. 
Зачем нужен рассвет в такую погоду? 
Эй, там, на небесах! Погасите, пожалуйста, свет! 
Просьба без ответа. Снимаю с полки занавески и приделываю их на окно. 
Сразу не упали. Иногда так не хватает занавесок.
Кудрявая девушка постстуденческого возраста неловко сползает с верхней полки.
В полусонном состоянии она не замечает задравшейся юбки и мужикам 
по соседству открывается пикантное зрелище стройных ножек и краешка черных 
трусиков. Юбка падает сама собой. Кто-то горестно вздыхает, а двое 
направляются в тамбур. 
Нервы нынче у мужиков ни к черту.
Хозяйка вагона прокатывает по проходу с новой миссией. 
Идет раздача билетов. Мой билет, помятый и с оторванным краешком, плюхается 
на столик. Неизвестно зачем читаю содержимое. 
Не сразу получается найти свою фамилию. 
Билет мой. 
Испытываю неясное облегчение.
Раздача билетов сдетанировала сборы. Народ активно бегает с бельем 
и с одеялами. Благодарит за что-то проводницу и напяливает на себя 
смявшиеся за ночь свитера и куртки. Некоторые, опережая время, 
нахлобучивают шапочки и кепки. Странная дама в куртке сталевара и с детским 
оранжевым рюкзаком за плечами стоит в темном проходе, надев черные очки 
и панаму. Она на старте. Пусть вид ее смешон, зато она первой выскочит 
из вагона, и что-то там займет… первая. Она в прекрасной форме.
Спохватываюсь о зонтике. Стараясь не выдавать волнения, 
лезу в сумку и рукой, превратившейся мгновенно в щупальце, 
осторожно навожу разруху в аккуратно уложенных накануне вещах. 
Зонт обнаруживается почему-то глубоко в рукаве куртки. Играю в сапера. 
Если зонтику приспичит спонтанно раскрыться - выгребать мне придется уже 
все содержимое сумки. Кажется, я краснею.
Зонт наружи. Каша-маляша из рубашек, белья и обуви спрятана под замком. 
Я медленно перевоплощаюсь обратно – в гражданское лицо.
Достаю кошелек. Привычно перераспределяю бумажные деньги для покупки 
обратного билета и на оплату хищников-таксистов. Мои манипуляции с купюрами 
производят ненужное впечатление на бабушку. Она сглатывает слюну 
и сморщивает волосатые губы. Во мне снова поднимается волна 
благотворительности, но громкий перестук колес по мосту через Волгу 
отвлекает от расточительных порывов. Я дергаю занавеску. 
Как кулиса в театре, она падает.
Волга.
Стального цвета волны танцуют в дискотечном ритме под лучами прожекторов 
вокруг моста. Город определяется десятком огней сквозь пелену дождя 
и совсем не вызывает умиления, как когда-то. 
Может все-таки права та женщина в очках?
Последние минут» поездки испорчены пиханием и толканием в коридоре.
Все хотят выйти как можно быстрее. Выдерживаю несколько минут в 
неподвижности, но инстинктивно поддаюсь общему движению, прошаркиваюсь 
к выходу, буркаю что-то проводнице и получаю порцию холодного ветра за 
шиворот, а лицом ловлю редкие, но мокрые капли дождя.
Переступая через лужи, иду на свет к вокзальному зданию. В толпе, как 
пограничные столбы, тут и там возникают таксисты. Их монотонные призывы 
никак не отражаются на моих планах. Минуя искусителей, толкаю стеклянные 
двери и пачкаю подошвами блестящий пол кассового зала. Очередь к 
единственному работающему окну обещает мне почти час бестолкового стояния. 
Замираю, бросив сумку, в позе аполлона за спиной какого-то франта в белом 
пиджаке, в квадратной обуви и с плеером в ухе. На носке его модной туфли 
красуется розовый кругляш прилипшей жевательной резинки. 
Наверняка, еще пахнет.
Раз в пять минут делаю два шага вперед и замираю. 
Таков интервал движения к нашему окошку. Все очереди одинаковы. 
Если их не подровнять - они изгибаются и вьются по неведомым законам 
"гуськового" рационализма. 
Очередь всегда перегораживает проход нечаянными постановками дальних 
в надежде быть ближе к цели. Очередь никогда сама по себе не "потечет" вдоль.
Очередь загибается и ползет, утолщаясь и наращивая хвост. 
В какой-то момент, если очередь оставить без поступательного движения, 
она может сломаться и горе тому, кто окажется в середине этого потока. 
Самый простой способ сломать очередь - поменять внезапно ее цель.
Какой-то парнишка подходит к окошку дежурного по вокзалу и некоторое время 
энергично объясняется с ядреной теткой за стеклом. Парень благодарно кивает 
и переходит к нашей кассе. Его взгляд отрешен. На губах ехидная улыбка. 
Блатник. 
Плохой признак для честных пассажиров. 
Так и есть. 
Ему выписывают билет до Хабаровска. 
На справедливый вопрос "А мы?" очередь получает роковое предложение 
разделиться на Хабаровскую и Московскую. Не до всех доходит сразу, 
но размножение начинается по человеческим законам, т.е. методом "тыка". 
Толкаясь и ерзая, змейка ломается, образуя два хвостика, небольших, но 
обидных, потому что Хабаровский отросток присвоил себе неизвестно как 
завоеванный лозунг "Без очереди!". "Москвичи" же вежливо терпят произвол, 
но утреннее раздражение подавить куда труднее, чем любое другое. 
Скандал прекращается внезапно и тихо после сообщения кассира, что на 
Хабаровск вообще больше билетов нет. Неудачники рассеиваются по вокзалу, 
и у касс остается только старик с чемоданом. Старику столько лет, сколько 
было, наверное, Дерсу Узала перед кончиной, но старик остается ждать чуда, 
хотя, жить ему, на вид, осталось меньше дней, чем поезд тратит на дорогу 
в Уссурийскую тайгу. Жаль старичка. Из наушника пижона доносится, 
очень некстати, куплет похабной песенки "Я люблю людей!"  
В это же время вокальное табло под потолком сообщает шуршанием букв 
о появлении нового сообщения для пассажиров. Читаю. Узнаю, что железная 
дорога является зоной повышенной опасности. Принимая меры предосторожности, 
отстраняюсь от напирающей сзади супружеской пары. Мало ли что.
Подходит моя очередь. Сую паспорт. Кассир заученными движениями 
манипулирует с кнопками и из принтера вылезает желтая бумажка, 
за которую я должен заплатить по стоимости хорошего обеда в ресторане. 
Поджимаю живот и совершаю сделку (чуть не сказал "с совестью"). 
Все. 
С этого момента срок моего пребывания в родном городе ограничен датой 
и временем отправления вагона №6. 
Моя полка нижняя. Жалкий гость с комком 
хлама на плечевом ремне.
Выхожу на крыльцо. Привокзальная площадь пуста. Свора такси уже катает 
по городу изможденных дорогой туристов. Для меня остался выбор 
из получасового ожидания первого автобуса, пешей прогулки и поимки частника 
на дороге. Тренированное воображение рисует неприглядные картины. 
Дождь тоже становится весомым аргументом в пользу частников. 
Выдернув из розетки, внезапно включившийся в голове калькулятор, добираюсь 
до перекрестка. Минут пять еще верю в удачу, но спустя десять, перетаскиваю 
себя на автобусную остановку, потому, что автобус, по крайней мере, хотя бы,
останавливается сам.
Стоять в пять утра на пустой остановке, под дождем  - 
занятие для лечащихся оптимистов. 
Внутренняя борьба за преодоление трудностей и пеший переход к дому 
не приносит результатов. Снаружи слишком убедительно обдувает ветер, 
а фары каждой машины сулят избавление от холода и некоторой суммы денег.
В полном безразличии опускаюсь на продавленное сиденье старенького 
"москвича", парадоксально пахнущего соляркой. Кажется, он сам остановился. 
Кажется, я уже сказал куда ехать. Колени уперлись в бардачок. 
С удовлетворением перекатываю в голове мысль, что живу не слишком далеко.
Далеко я бы не доехал.
Удачи тебе старичок! Вспомнился ты мне что-то.
Скрипя и постукивая, подъезжаем к дому. Копперфильдовским жестом, 
чуть не сломав себе руку, извлекаю из заднего кармана кошелек. 
Отсчитываю бумажки и вываливаюсь из катафалка.
Последние метры. Последние шаги по лестнице.
Открываю своим ключом дверь на пятом этаже, и…
… погружаюсь в теплую пенную ванну.
Смываю с себя грязь и раздражение. 
Сбриваю колючую щетину. Просто лежу. 
Просто наслаждаюсь звуками тишины.
Я приехал. Мне скоро уезжать.
У меня нижняя полка.
Не пойму только: пока или уже?



-------------------------
Москва - Кострома 2001